Поделиться:
Где проходит та черта, за которую в деле управления страной нельзя переходить государству? Существует два самых распространённых ответа. Первый: государство должно контролировать всё, потому что оно и так контролирует всё, и если мы не признаём этого факта, то мы, не изменяя положения дел, по сути, снимаем с государства львиную долю ответственности. Второй ответ: государство надо щёлкать по носу до тех пор, пока оно, образумившись, не откажется от вечно латентного самодержавия и не смирится с тем, что оно суть охранное предприятие и должно не более, чем охранять то, что существует и без него, но может исчезнуть, если не будет оберегаемо.
Люди тяготеют к полюсам, и потому два самых распространённых мнения отстоят друг от друга настолько, насколько вообще возможно отстоять. Однако они сходятся в кое-чём важном, а именно в том, что существование государства необходимо, или в том, что его существование наивно отрицать. Из этого и будем исходить.
Государство есть. Прежде всего отметим, что необходимость рождается перед тем, как появляется то, что избавляет от возникшей необходимости. И часто случается так, что от необходимости избавляет то, в чём мы не нуждались. А иногда то, что избавляет нас от необходимости, избавляется впоследствии и от нас с самих.
А теперь вернёмся к истокам. В прошлое. Вообразим зарождение «государства» или того, что его заменяло до. Вообразим крупную общину, живущую за стенами, вокруг которых простирается первобытный флоро-фауновый хаос. Община достаточно сильна, чтобы выжить. Зачем такой общине что-то другое, что будет править ею? Незачем. И даже если нужно, то навряд ли удастся убедить в этом общину, и потому она не пойдёт навстречу «государству». Получается, государство было растворено тогда в самой общине или вся община играла роль государства? Смелое утверждение. Но предположим, что так и было.
Сейчас государство ассоциируется с властью. Предположим, что «государством» того времени можно назвать то, что и тогда ассоциировалось с властью. И что тогда ассоциировалось с властью, с учётом выше сказанного? — Принадлежность к общине, выраженная в приобщении к атрибутам общинной идентичности. В таком случае то, что держит в руках все рычаги общинной идентичности – «государство», а тот, кто избран главой «государства» — «государь».
Не так-то просто стать монополистом в сфере формирования общинной идентичности, люди не выстраиваются в очередь для того, чтобы передать право идентифицировать себя — другому, если конечно, его самоидентификация не основана на передаче такого права. По крайней мере, человек не передаст такое право равному себе. Для оправдания сей передачи необходимо неравенство. Искусственное или естественное. Поверим на минутку в то, что естественное предшествует искусственному.
Естественным источником неравенства является различие в возрасте, физической силе, уровне интеллекта, половой принадлежности, внешней красоте и пр. Власть силы распространяется недалеко, так как носителя силы не хватит на многих, и потому численность общины, управляемой с помощью силы, невелика. Власть пола осуществляется лишь в пределах противостояния женского и мужского начала, вытесняя то мужчин, то женщин из определённых сфер, напрямую оказывая решающее влияние на устройство семьи, а на общину — лишь опосредованное влияние. Красота даёт преимущества в процессе естественного отбора, законы которого не главенствуют внутри общины. Шаг за шагом, методом исключения мы останавливаемся на последнем из вариантов — возрасте. Похоже на то, что он и был источником власти и «государства».
У власти, основанной на возрасте, есть несколько замечательных особенностей. Во-первых, старшие подчиняют молодёжь не грубой силой, а «мудростью прожитых лет», играя, по сути, роль родителя. Такая власть обыгрывает заложенные внутри нас инстинкты и делает послушание чем-то естественным, почти добровольным. Во-вторых, старшие немощнее тех, кто им подчиняется, что заставляет последних проникнуться большей симпатией к старшим и уравновешивает родительскую власть физической немощностью.
Достигается компромисс — складывающийся внутри общины климат притягательнее, чем атмосфера палочной дисциплины. Устанавливается модель двусторонних патерналистских отношений. Стариков никто не гонит на тот свет, и молодёжь защищена от ремня с армейской бляхой.
Дальше проще: должность «старейшины» со временем приобретает более или менее чёткие полномочия, и затем приходит осознание того, что данные полномочия может выполнять не только «старик», а иногда «нестарик» даже справляется с работой лучше, вытесняя «старика» с поста. Но отношение к новому «старику» остаётся прежним отношением к «родителю». Хотя и непривычно, поначалу, видеть во власти относительно молодого «чиновника».
Главенствующие должности не всегда занимались справедливо — иногда они занимались, к примеру, пришлыми кочевниками-завоевателями, но никогда полностью, так как без опоры на существовавшее ранее «чиновничество» управлять населением захваченной территории невозможно (хотя некоторые завоеватели истребляли местное население, и вместе с ним гибла и царившая до истребления государственность). Чаще всего, такая власть, — власть силы, влияние которой было расширено засчёт превосходства в области военных технологий. Но её власть всё равно узка, хоть и возвышается над всеми – она маркирует, но не пронизывает структуру.
Вернёмся к «царствующим старикам». Даже они, имея власть, вынуждены прибегать к посредникам — людям, которые донесут их власть до народных масс (как минимум потому, что старикам физически трудно обходить подконтрольную территорию). И может наступить момент, когда люди забудут, что посредники, «исполнительная власть», реализуют власть стариков, и поверят в то, что посредники и есть власть — а то, во что верит большинство, становится реальностью. Но даже в таком случае «институт стариков» не канет в лету — пусть народ забыл о первичности его власти, но посредники не забыли. Они вынуждены ориентироваться на правила «стариков», подчиняясь таковым или прогибая их под себя, но не избавляясь от них, так как эти правила — структура их собственной власти.
