В фильме приднестровского военкора Петра Боброва «До, во время и после войны» есть кадры, на которых наша доблестная «отдельная мобильная группа оперативного назначения», она же — «Фронтовая агитбригада из Санкт-Петербурга» — по документам Комитета обороны ПМР, выступает на передовой в Бендерах — возле выгоревшего при артобстреле общежития недалеко от улицы Первомайской. Именно по ней пролегала линия фронта во время ожесточенных боёв за город. В небольшой дворик, окруженный жилыми высотками, при наступлении войск Молдовы в июне 1992 г. попало 64 мины. А в одном из окрестных домов была огневая позиция наемной снайперши из Прибалтики…
Позади поющего трио гитаристов стою и я сам — молодой, стройный и романтичный, в казачьей фуражке и камуфляже Рижского ОМОНа, отданным мне моим «крёстным» А.Г.Невзоровым после съёмки моих «Песен Русского Сопротивления» для программы «600 секунд». Поют три Александра: Саша Воробьев — с моей гитарой «Музима», капитан медслужбы спецназа Саша Лапин (ныне полковник в отставке), и простой питерский уличный музыкант Саша Агеев. Такие импровизированные концерты мы давали на позициях гвардии ПМР, казаков ЧКВ и ополчения в минуты дневного затишья по всей линии фронта — от Рыбницы и Кочиерского плацдарма до Бендер.
В нейтральном селе Роги близ Кочиер, куда мы в составе взвода 1-го (Рыбницкого) батальона республиканских гвардейцев выехали на переговоры о поддержании режима прекращения огня, моим товарищам довелось выступать даже перед т. н. «румынами», то есть молдавскими волонтёрами, также в количестве двух взводов прибывшими на переговоры.
Неподалеку возле крытых брезентом военных «Уралов», на которых они прибыли, негромко по-русски переговаривались, по-видимому, два офицера. Один, голубоглазый блондин, кивая в мою сторону, сказал: «Посмотри-ка, вон на того парня. В глазах так и написано: «У, ссуки!»
Он не ошибался. В памяти ещё слишком свежи были первые впечатления от Приднестровья в образе «женщин в чёрном», впервые встреченных мною в Рыбнице. Это было в городском сквере, куда, уже познакомившись с прибывшей из Питера группой Лапина, я пришел вместе с ребятами, надев камуфляж и морпеховский берет. Мы устроили небольшой импровизированный концерт — и одна из таких женщин подошла к нам. Заглядывая мне в глаза, стала повторять: «Сынок! Сынок!» Я смутился, но кто-то из людей вокруг сказал: «Сына у нее убили на войне. А она все ходит и ищет. Ко всем, кто в форме, так подходит. Все вы для нее теперь ее сыновья…» В принципе, когда Молоков, собкор газеты «Советская Россия» в Санкт-Петербурге, связанный с Рабочими забастовочными комитетами Приднестровья, позвонил мне в Смоленск, он не уточнил, чем конкретно предполагается заниматься. Просто сказал: «Ты же хотел поехать? Ну, время пришло — ты там сейчас нужен. И инструмент с собой прихвати. Через три дня должен быть в Одессе, встретиться там с ребятами из Питера, их старший — капитан спецназа, афганец». Поэтому воображение рисовало картины кровавых баталий и моих будущих военных подвигов. Чем же ещё можно заниматься под командованием офицера спецназа?! Ну, а инструмент — это так, в перерывах между боями. Как в фильме «Два бойца». Или для прикрытия наших действий как разведывательно-диверсионной группы. Создания легенды, так сказать.
Поехать в Приднестровье! Да в то время это была одна из тем, которой в антиельцинской оппозиции просто болели все, кто считал себя настоящими патриотами. Лично окунуться в романтику гражданской войны или интербригад Испании, как сказали бы сейчас, «в реале», — это была мечта.
«Заболев» Приднестровьем, вместе с товарищами по оппозиции из «Смоленского народного вече», Союза коммунистов и РКРП мы организовали в Смоленске пункт сбора медикаментов и перевязочных материалов — с последующей отправкой Лидии Моруновой в штаб трудороссов в Москву. Смоленский авиазавод бесплатно выделил новейшую разработку — установку плазменного скальпеля стоимостью 20 тысяч долларов. В Приднестровье ее отправили, но там она бесследно исчезла. Я писал статьи для местной прессы, где называл нас «общественным мобилизационным комитетом помощи Приднестровью при движении «Наши». В центре города был выставлен постоянно действующий пикет под красным, черно-желто-белым и приднестровским флагами, который по примеру анпиловского лагеря в Останкино стали называть «освобождённой территорией СССР». Поставили фанерный ящик для сбора средств в помощь защитникам ПМР. Продавали оппозиционную прессу. Из страшных фотографий жертв войны, подборку которых передала мне в Москве Александра Крупко из григориопольского женского забастовочного комитета, сделали стенд «Приднестровье — боль наша». Даже объявили о наборе добровольцев для отправки «на фронт», выдавая им в качестве «командировочных» по 100 рублей из собранных и вырученных от продажи газеты «День» денег. Может, и были те, кто пользуясь нашей наивностью, просто брал у нас деньги на пропой и никуда на самом деле не ехал, но во всяком случае, двое из мне известных смолян, Дима Скрячев и Гена Барков, действительно геройски воевали в составе ТСО на Кицканском плацдарме, обороняя от полицаев паромную переправу через Днестр.
Сойдя в Рыбнице возле парка, спросил у попутчиков, как найти горисполком. Пояснили: «Та прямо через парк, там побачите такий низэнький дом билого цвиту, а на ним лозунг политычный. А потым и исполком будэ».
Оказалось, группа из Питера прибыла сюда днём ранее. Получив щедрые «командировочные», я отправился в гостиницу «Тирас». Где-то там уже обитали и питерские ребята.
После согласования дальнейших действий группы с Воеводиным, начали выступление с военного госпиталя. Особенно потряс вид парня, сплошь замотанного бинтами. Оставлены были только узкие щелочки для глаз и рта. Ополченец. Горел в БМП. Выжил чудом, получив ожоги 95 процентов тела. Многие были на костылях. С осколочными, реже с пулевыми ранениями. Практически все молодые, совсем мальчишки, моложе меня по виду. Когда мы пели, медсестра вытирала салфетками слезы у обгоревшего бойца. Кто-то из раненых заметил: «Во, до сих пор ни одной слезинки не проронил даже от боли. А от ваших песен, вишь, как…»
После, как и обещал Воеводин, нас ждали окопы Кочиерского плацдарма. Долгожданная передовая.
…На фотографии, выставленной в музее Бендерской трагедии, запечатлено наше выступление перед рабочими-ополченцами завода «Прибор» в Бендерах. Во время июньских боёв за город это был один из участков обороны, который наступающим силам Молдовы так и не удалось захватить.
На заводе мы выступали в 20-х числах июля, 22 или 23-го. Во всяком случае, о том, что «наши вышли на Гиску», защитники Приднестровья в Бендерах говорили как о факте, который случился как раз где-то накануне утром. 21 июля в 4 часа утра Рабочий отряд села Гиска под командованием старшего лейтенанта Владимира Козаченко проявил инициативу по разведке боевых порядков противника, выдвинулся к окраине села и занял там оборону. Ополченцы блокировали дороги, со здания сельсовета сорвали румынский триколор и водрузили флаг ПМР.
Возле здания Рабочего комитета — ОСТК (Объединенного совета трудовых коллективов), где мне подарили приднестровский флаг с БТР разведвзвода батальона гвардии, на котором воевал мой друг Игорь Мокан, произошел инцидент, в очередной раз за поездку едва не стоивший нам жизни. Саша Лапин на перевозившем нас УАЗе отправился разыскивать председателя Рабочего комитета Федора Доброва, в распоряжение которого должен был поступить наш отряд. В ОСТК нам сказали, что Добров сейчас в городе, на совещании командиров подразделений. Лапин надеялся встретить его там, и конечно же, взял с собой документы на нашу группу с пропуском в зону боевых действий от Комитета обороны ПМР. Разомлев от жары, мы буквально развалились на бордюрах и скамейке у входа в ОСТК. В этот момент на улице неожиданно появился прихрамывающий после ранения комбат ополченцев Фёдор Добров собственной персоной и, подойдя к нам, поинтересовался, какого лешего какие-то незнакомцы делают в расположении его батальона. Наши объяснения его не удовлетворили. Резко приказал сопровождавшим его бойцам, среди которых была девушка в камуфляже: «Задержать. Если через час документов не будет, расстрелять, как шпионов и диверсантов». Посмотрев на наши советские паспорта, девушка хмыкнула: «Ну, в Кишиневе в МНБ ещё и не такие умеют делать». Нас отконвоировали в помещение, как я понял, некоего подобия комендатуры неподалеку. В одной из пустых комнат посадили на стулья и дали почитать несколько экземпляров гвардейской газеты «За Приднестровье!» На вопрос, что с нами будет дальше, девушка повела плечами и совершенно буднично, с улыбкой ответила, что если наш командир, как мы говорим, вскоре не вернётся, скорее всего нас расстреляют: «Слышали же, что Федор приказал». В серьезность этих обещаний никто из нас особенно не поверил, но все-равно стало как-то не по себе. Хитро сощурившись, дивчина предложила нам что-нибудь сыграть на гитарах. Агеев и Воробьёв спели, по-моему, их коронную «По Дону гуляет». Я спел кое-что из своих «Песен Русского Сопротивления», включая написанную мной для «600 секунд» Невзорова одну из первых песен приднестровского цикла — «А мы — стоим».
…А мы — стоим. Насмерть, а не на жизнь.
И наша кровь убийцам отольётся.
Ты только в моём сердце не остынь,
Любовь, которая в плечо прикладом бьётся.
Любовь к земле, к друзьям и к матерям,
Что рядом с нами здесь легли в окопах.
И мы назло ещё всем нашим палачам
С любовью этой прошагаем пол-Европы.
Послушать нас в помещение зашли ещё несколько человек — гвардейцев, ополченцев и даже сам Добров, оставшийся на улице у входа, навострил уши. Похлопали. А девушка с деланным сожалением вздохнула:
— Да, ребята, красиво поете. Жалко будет вас расстреливать. Ну, я уж лично постараюсь, чтобы не мучались.
К счастью, Лапин приехал вовремя, из-под ареста нас освободили. Когда Добров посмотрел документы, он сразу вспомнил, что ему насчёт нас уже звонили и предупреждали о нашем прибытии. Виновато развел руками: «Сами понимаете — война!» При этом как-то сразу подобрел и даже проявил некоторую осведомленность: «Так это вы те самые ребята, которые навели румынам шороху на Кочиерах своими песнями? Наслышан, наслышан… Хорошо их там тогда причесали!» Суть была в том, что на одном из участков фронта на Кочиерском плацдарме в расположении Рыбницкого батальона наше выступление было уже на закате, когда слышимость особенно велика. А поскольку расстояние между линиями окопов наших и румын было всего пару сотен метров, враг слушал наши песни в вечерней тишине, словно в концертном зале. Вместо аплодисментов румыны открыли шквальный огонь из всех видов оружия. Гвардейцы, в свою очередь, тоже в долгу не остались. А мы снова умчались в ночь на своем уазике с погашенными фарами и виляя из стороны в сторону, чтобы избежать попаданий.
Некоторый горький осадок в душе остался после того, как наш небольшой отряд отправился к легендарному бендерскому «Дому Павлова» на ул. Калинина, 81. Гвардейцы отбили его у румын уже на второй день после начала штурма. Бой шел буквально за каждый этаж, каждую квартиру, совсем, как когда-то в Доме Павлова в Сталинграде. Захватчики еще долго цеплялись за этот дом. Они в упор расстреливали его из БТРов и БМП-2, установки «Шилка». По нему били из орудий и минометов. Здание практически выгорело дотла. Но его защитники в копоти и дыму, в сырости и смраде стояли насмерть. Оборону дома держал взвод капитана Чуева. Поистине героические поступки совершали бойцы прапорщика Назарчука. Однако к нашему прибытию такие активные боевые действия в этом районе уже не велись. Мрачный и злой командир гвардейцев категорично заявил, что его бойцы сейчас отдыхают, и он не станет будить их, чтобы слушать какие-то песни. «Пускай румыны вас слушают, вон, к ним идите. Тут рядом совсем — через дорогу…» — обильно сдабривая речь матерщиной, ехидно посоветовал он. Отматерившись, он вытер пот с изможденного лица и уже более спокойно попросил нас не обижаться, мол, накипело.
От «Дома Павлова» путь лежал к тому самому, сгоревшему при обстреле, общежитию мясокомбината. Здание было известно нам ещё по кадрам из невзоровских репортажей в программе «600 секунд».
Всего на этом участке фронта в ходе ожесточенных боёв и обстрелов сгорели сразу три общежития. Мясокомбинатовское, к которому мы и пришли, находилось как бы немного «в тылу». А вот выходившие непосредственно на передовую на углу улиц Первомайской и Калинина общаги обувной и прядильной фабрики напротив кинотеатра с символическим названием «Дружба», приняли на себя всю огневую мощь агрессора. Эти с виду обычные пятиэтажки стали опорным пунктом защитников города. А в здании кинотеатра и наспех вырытых по его периметру окопах засели вояки из Молдовы. В ходе контрнаступления приднестровские гвардейцы всеми силами стремились выбить окопавшихся в «Дружбе» опоновцев, в свою очередь сосредоточив огонь на здании кинотеатра со стороны общежитий. Там оставалось горячо практически до самого конца войны.
Лапин подал идею организовать выступление прямо во дворе жилых домов близ сгоревшей общаги. Выступали мы вначале лишь в окружении сопровождавших нас гвардейцев из 3-й роты, а затем из, казалось, пустующих окрестных домов начали подтягиваться местные жители. После концерта к нам подошёл седовласый мужчина со свисающими усами и протянул самую обычную гитару. Попросил принять в подарок. Когда мы покидали Бендеры, наши друзья из 3-й роты оставили нам на ней свои автографы и пожелания. Среди которых особенно запомнилось «Бей румын, спасай Бендеры». А ещё — имена и фамилии героических защитников Бендер: Василия Попаза, Дмитрия Гальцева, Федора Шеховцова, Андрея Волчкова, Олега Котова, Евгения Рябчикова, прапорщика Андрея Стасенко, Евгения Райляна. За каждым из имён гвардейцев — своя судьба, своя история. Не было лишь автографа самого командира третьей роты, майора Валерия Шишанова. В середине июля во время ночного рейда в тыл противника он подорвался на румынской мине. Взрывом ему оторвало ногу. Гвардеец Женя Райлян под шквальным огнем, который обрушили на разведгруппу румыны, вынес тогда командира на себе. Обычно за такой подвиг на войне полагается орден. Однако, лишь много лет спустя уже убелённому сединой ветерану вручили медаль ПМР «За отвагу»…
(продолжение следует)
